Тогда и вошёл в её жизнь Вадим, понятный ей целиком. Схоронив в себе всё прежнее, вместе со стремлением к сочинительству, она желала лишь одного: чтобы спокойно жилось и работалось ему. Он оказался не просто её продолжением или отражением, он был она: близнец по мыслям, чувствам, желаниям, и всё, что она не могла и не смела спросить у него, она читала в себе и отвечала на его нужды, как на свои собственные, – вовремя, полно и самозабвенно. Всё, что не было обговорено между ними словами, становилось явным обоим через жесты, интонации, взгляды. Всё, о чём вдруг начинала маятно тосковать её душа, Вера Егоровна очень скоро обнаруживала между строк новых рассказов мужа. Но и всё, что вытворяли с Вадимом светлые и мутные потоки несущейся жизни, становилось явным ей из тех же самых рассказов.
В тот вечер у окна ей хорошо думалось, и не столько об их отдельном или совместном прошлом, сколько о будущем, которое представлялось устьем широкой-широкой реки, почти готовой уже навек раствориться в водах океана, а потому не способной ни на поворот вспять, ни на ответвления в сторону. Она понимала, что могут быть и будут ещё пороги и отмели, но что они значили по сравнению с тем, что осталось позади!..
Телефон зазвонил резко и коротко, настойчиво. Вызывала по междугородке старшая дочь, Дина. Она репортёрски отчиталась о делах дома и на службе, похвалилась гонорарами, поездкой в Болгарию и сигнальным экземпляром первой книжки. Вера Егоровна подробно рассказала о Лидочке и кратко о муже, с которым у Дины были сложные отношения.
Потом опять был междугородний звонок. Спрашивали Вадима. Его прежняя жена. Пришлось поговорить Вере Егоровне, поскольку мужа дома не было. Супруга хотела знать, не передумал ли он вскоре побывать на родине, чтобы навестить в больнице лежавшего после операции сына. Вера Егоровна сообщила, что нет, не передумал и уже купил билет. Она даже порылась в письменном столе Вадима и продиктовала в трубку номер рейса и дату. В ответ услышала благодарность. И вернулась к окну почти спокойная. Хоть и виделись они с этой женщиной всего однажды, очень давно, разговоры с ней по телефону были не редкостью и не выбивали Веру Егоровну из равновесия. Она давно смирилась с тем, что счастье не бывает непомрачимым, а потому всегда готовила себя к худшему, чтобы радоваться, когда неприятности случались невеликими.
И всё-таки что-то угнетало Веру Егоровну в тот вечер. Она заглянула в спальню к Лидочке. Та читала в постели с ночником и, оторвавшись от книги, притянула мать к себе и обняла за шею.
– Посиди со мной, а?
Вера Егоровна чмокнула дочку в висок, на котором билась выпуклая, как у Вадима, жилочка, и сказала:
– Ты не сердись, но что-то мне нездоровится… В другой раз, ладно?
Лидочка повесила голову, но тут же заговорщицки спохватилась:
– А тогда знаешь что…
– Что? – вяло отозвалась Вера Егоровна.
– Прочитай мне ещё раз про сосульку, а? Я забыла, как там в конце… Вот смотри, – дочка, жестикулируя, начала декламировать в постели. – И солнце февральское слало Сосульке холодный привет …Ну, а как дальше?
– Сосулька на солнце смотрела… – начала было Вера Егоровна, но тут же остановилась и любовно шлёпнула дочку по ягодицам. – Спи-ка лучше, сосулька!
– Ну ма-ам!
– Не мамкай. Всё!
Она вернулась к окну, почему-то облюбованному ею сегодня, и снова уставилась вниз, на дорожку, ведущую к дому. Та серела в полумраке вытаявшим из-под снега асфальтом, и редкие прохожие торопились по ней домой – скоро по новому развлекательному каналу телевидения должен был начаться нашумевший американский фильм, не рекомендованный детям.
Вадим обычно не смотрел такие картины, но сегодня обещал тоже присоединиться к отдыхающим массам, поскольку вечер всё равно пропадал – после встреч с аудиториями работать он не мог. На этот раз он был приглашён в один из вузов, в какой, Вера Егоровна не запомнила, поскольку договаривался он сам, а контролировать его было не в её правилах. Однако часы показывали уже около полуночи, а муж не возвращался.
Вера Егоровна убедилась, что дочка уснула, прошла в гостиную и включила настенный экран. Он тотчас же загорелся зеленовато-голубым светом, и следом замелькали английские титры.
В это время зазвонил телефон. Вера Егоровна брала трубку, уверенная, что это Вадим, и не ошиблась.
– Веруся, – сказал он тревожно, – ты волнуешься, наверно?
– Ты же знаешь, – уклончиво и как можно спокойней сказала она и убрала в телевизоре звук. – Ты скоро?
– Понимаешь, – Вадим слегка замялся и прокашлялся, – застрял я тут у одного человека… Я потом расскажу тебе о нём. И вот – досиделись до фильма… Ты не очень обидишься, если я посмотрю его не дома? – Он помолчал, дожидаясь ответа, и добавил. – В кои веки собрался, и на тебе – обидно!
– Ну конечно же, – с пониманием сказала Вера Егоровна. – Только потом попроси таксиста, чтобы он не очень гнал, а то они ночью лихие!
– Смешная ты у меня, Русенька… Ну что со мной может случиться?
Голос Вадима стал мягким и благодарным. А Вера Егоровна вся съёжилась от этого неуклюжего в устах Вадима «Русенька» и полчаса сидела недвижно, уставившись в немой экран. Затем она погасила его и снова встала к окну в спальне.
На улице было тихо и безлюдно. Время двигалось как-то неравномерно, то мчалось вперёд резкими прыжками, то тягуче ползло по сыпучему песку пустыни. Иногда Вера Егоровна стоя поддавалась дрёме, а очнувшись, проводила сухими ладонями по векам, чтобы вернуть себе благоразумие. Но тогда ей начинала мерещиться на углу соседнего дома знакомая парочка, не желавшая расстаться, и душа молча корчилась от боли. Воображение начинало рисовать картину возвращения Вадима: его деланное оживление, его неловкую, потому что впервые обращённую к Вере, ложь, его нарочитые мужские притязания, так явно говорящие о недавнем грехе. Даже пальцы похолодели, будто снова ощутили ледяную ладошку Оленьки.
Начинало светать. Сама того не сознавая, Вера Егоровна начала вслух вспоминать стихотворение о несчастной сосульке, а когда дошла до покрепчавших морозов, спасительно увидела, что напротив их дома остановилась легковая машина и из неё, легко толкнув дверцу, вышел Вадим. Она узнала его и по силуэту, и по походке, и просто по тому, как трепетно, словно они не виделись целую вечность, забилось сердце.
Пока Вадим шёл к подъезду, поднимался по лестнице, искал в карманах вечно куда-то западавшие ключи, Вера Егоровна не отходила от окна и опять и опять задавала себя вопрос, казавшийся самым главным на свете:
– Как же спасена? Ведь всё кончается…
И не могла ответить на него однозначно.
Послышалась возня на площадке. Наверное, Вадим опять не сумел отыскать ключи и теперь собирался звонить. Уж лучше бы постучал…
Вера Егоровна вздохнула, усилием воли приходя в себя, и шагнула к дверям. Всё равно надо было идти открывать мужу, ведь другого входа – да и выхода – у них не было.
1988, 2014 г.г.
ПОД КОЛЕНО
Она была настолько бойка, что даже меня заграбастала в плен.
– Пойдём, пойдём! – бесцеремонно тянула за рукав. – Разве думно эдакой бабе да без мужика?! Счас мы это поправим, не упирайся! Всего две улицы отсюда.
И я сдалась. Чем куковать одной в гостинице, лучше пойти к людям на ужин и заодно испытать судьбу. Чем чёрт не шутит!
Был тёплый летний вечер. Был глухой северный городок, поросший акациями, сиренью и соснами. Солнце уже собиралось скатиться с чистого неба, тянуло дымками, и где-то вдалеке мычало спешащее домой стадо.
– У них и скотины цельный двор, – набивала цену сваха, – и огород двадцать соток. И дом новенькой, только после ремонту. А главное, – она остановилась, переходя на шёпот, и огляделась. – А главное, у него на книжке… знаешь, сколь?!
Я равнодушно пожала плечами:
– Главное, чтобы человек был хороший…
– Ой, а какой уж он хорошой, какой хорошой! – запела она вдохновенно. И я предпочла помолчать.
Целью путешествия оказался скрытый в зелени широкогрудый дом на возвышенности. С неё открывался чарующий вид на весь холмистый городок, и я невольно ахнула. Провожатая подождала, пока я оценю все красоты, и свернула к железной крашеной калитке.
Хозяйка, мелькнувшая в окне, встретила нас уже на крыльце.
– Матушки мои, Матвеевна… И кого это ты ведёшь? – всплеснула она руками и цепким взором окинула меня с головы до ног.
В отличие от Матвеевны, крепкой, высокой и быстрой, эта женщина была мала, как воробышек, зажата и неспешна. Хотя было ей за шестьдесят, волосы из-под платка выглядывали совсем чёрные, и глаза, мягкие, тёплые, все в морщинках вокруг, озорно улыбались из-под бровей.
Мне стало вдруг спокойно и уютно.
– Это надо же, гости у нас, а занавески снятые, – запричитала крохотная Анна Павловна.